Андрей Матвеев - Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]

Или — ЗАКОНЧИТСЯ!

И еще одно.

Давно известно, что чтение хороших книг дает не только вектор. Временами оно действительно доводит до мании величия, я тоже не исключение — было время, когда всерьез считал себя гением. Слава богу, оно давно прошло.

23. Про демонов, про озера и про рыбную ловлю

Временами мне начинают рассказывать истории, которые вроде бы и смешные, но на самом деле от них тошнит.

Так, сегодня ко мне нагрянул внезапно приехавший из Москвы Кормильцев, подарил «Гламораму» Брета Истона Эллиса в своем переводе и, уже собираясь уходить и натягивая в коридоре куртку, рассказал про то, как один наш с ним хороший знакомый недавно был у каких–то своих родственников в Германии.

Эти родственники, вроде бы, потащили его в гости к какой–то почти уже древней баронессе, та, порадовавшись визитерам, предложила им кофе.

— Хорошо, — сказали гости, — с удовольствием!

Тут баронесса замялась, а потом сообщила, что кофе возможно лишь в том случае, если кофейным столиком будет ее муж.

Повисла, как и полагается, неловкая пауза.

Баронесса улыбнулась и сказала:

— Ну, вы понимаете, он у меня мазохист и любит быть кофейным столиком!

Гости откланялись, так и не отдав долга хозяйскому гостеприимству.

После чего, уже надев ботинки, И. К. поведал еще — и очень быстро, практически на пороге — одну из историй, приключившуюся с нашим общим хорошим знакомым в каком–то из его зарубежных вояжей.

Вроде бы это было во Франции. На Южном берегу. И были похороны. Какие–то древние бабульки хоронили такую же древнюю. И сразу же поминали. Возле засыпанной могилы — кокаином, который был горкой навален на большой, фарфоровой тарелке. Брали щепотку, вправляли вначале в левую, потом в правую ноздрю и улыбались.

После чего И. К., тоже поулыбавшись, ушел, а я понял,

ЧТО ОПЯТЬ ХОЧУ ЖИТЬ НА ОЗЕРЕ.

У меня такое всегда бывает, когда начинает тошнить от этого дерьмового мира, в котором бабульки поминают усопших подруг доброй дорожкой кокаина, а кофейным столиком жаждет выступить муж хозяйки дома, пусть даже все это ни что иное, как случайно выловленные в окружающем пространстве метафоры, но метафора ведь зеркало жизни, а значит — жизнь эта

ДЕРЬМО!

Вот потому–то и хочется жить на озере, что я, кстати, уже трижды проделывал в своей жизни.

Только очень давно.

Первый раз — летом перед выпускным классом.

Второй — в самом начале лета того замечательного года, когда хипповал и потерял девственность.

Был еще третий раз, только чуть позже, во времена ухаживания за будущей второй женой, но тоже, естественно, летом.[25]

Я ВООБЩЕ ЛЮБЛЮ ЛЕТО И ТЕРПЕТЬ НЕ МОГУ ЗИМУ.

Зима — время демонов, особенно январь, это вообще пароксизм энергетической смерти, наверное, поэтому мои тритоны и погибли (предположим) именно в январе, не дожив до лета, когда я мог пересадить их в какую–нибудь баночку и выпустить в любое небольшое озерцо, речушку, ручеек или канавку, чтобы они, вильнув своими странными, полудраконьими хвостиками, навсегда покинули этот сумасбродный человеческий ад, который больше в нас, чем ВНЕ, ад я ношу в своей душе, как написал в своей повести «Какими мы были» писатель, по какой–то незапрограммированной случайности имеющий те же, что и я, фамилию, и имя:

Андрей Матвеев, хотя не исключено, что это действительно был я сам.

Только много–много лет назад.

Когда руины были еще даже не обветшавшими зданиями, а никакой памяти просто не существовало, потому что прошлое еще только собиралось им стать, а вот что касается ада, то могу сказать вполне объективно — сейчас мне намного лучше знакомо это ощущение спуска в преисподнюю по замшелым, склизким, темным и покатым ступеням, когда с каждым дальнейшим шагом ты все больше и больше погружаешься в невыносимо давящий на душу туман, а скалящие зубы и при этом гнусно хихикающие демоны пытаются взгромоздиться тебе на плечи, расцарапать в кровь шею, добраться до сонной артерии и перекусить ее так, чтобы никто и никогда не смог уже зашить.

Именно эти демоны выскочили несколько лет назад в романе «Ремонт человеков».

«Демоны разрывают меня изнутри.

Там горячо, я чувствую, как они шевелятся и дышат.

Как царапаются коготками на своих мохнатых лапках.

Как начинают кровоточить мои легкие и желудок, печень, почки и — естественно — сердце.

Демоны хихикают.

Интересно, это только со мной или в каждом, идущем рядом, живут такие же?

Или просто похожие?

У каждого должны быть свои, мы ими не делимся, мы их холим, нежим.

Лелеем и пестуем.

Мы их обожаем, потому что жизни без них нет, это плата за жизнь, это то, что мы всегда несем с собой.

Наверное, обычно они спят. До поры, до времени.

Пока не прокричит петух, пока не прокукует кукушка.

Пока не зазвенит пресловутый третий звонок, после которого — их выход.

И ты понимаешь, что тебе больше некуда идти.»

Только вот то, что идти некуда — это неправда, в таких случаях путь остается один:

НА ОЗЕРО!

Хотя бы на тот же Аракуль, притаившийся почти на границе Свердловской и Челябинской областей, у подножия горы Шехан.

Дорога от станции с таким же, что и у озера, названием, идет типичным уральским смешанным лесом: березы, пихты, сосны, осины, ели, все это вперемежку, все это перекручено и переверчено, и идти надо не один километр, и не два, то ли пять, то ли восемь, а может, что и все девять, но чем дальше от станции, чем глубже в лесную чащу, тем чище и влажнее становится воздух, тем обостреннее воспринимается все, что вокруг — нависшие кроны деревьев, толстые переплетения корней под ногами, восторженный утренний ор птиц, именно что ор, а не хор, никакой согласованности, просто — то слева, то справа, то сзади, то где–то спереди раздаются отдельные вскрики, переходящие в трели, а небо становится все выше и выше, и солнце начинает припекать, и вот тогда, уже почти отмахав эти то ли пять, то ли восемь, а может, что и все девять километров, из–за какого–то очередного поворота вдруг блестящим лезвием бьет в глаза серебристо–синяя с черными подпалинами линия воды и внезапно наваливается тишина.

А лучше вот так:

ТИШИНА.

В этой тишине я прожил почти месяц, ну, или чуть поменьше — дней двадцать. Десять дней в первый раз и десять же — во второй. Открыл мне это озеро один родственник, странный такой лесной человек с вологодчины, по совместительству тогда еще кандидат, а ныне давно доктор математических наук. С ним мы упоенно ловили окуней в прибрежных ямах и блеснили щук, хотя с щуками было отчего–то намного хуже, а может, нам было просто далеко да уникального везения Роберта Шекли, который оказался с нами в одной лодке минувшим[26] летом, в беспардонно обжигающий дневной августовский час, когда солнце отвесно просвечивало толщу того самого Аятского озера, где в усадьбе «Комарики» жил — если верить первоисточнику — учитель прогрессора Льва Абалкина из романа братьев Стругацких «Жук в муравейнике», хотя не думаю, чтобы сам Шекли даже подозревал о существовании этого текста.

Как не подозревал он и том, что сможет в свои семьдесят пять в час жаркого дневного затишья подцепить на блесну какую–то сумасшедшую щуку, которую ему и помогли вытащить в лодку, чтобы — не дай бог — сам он не свалился за борт.

Мне же со щуками действительно никогда не везло.

Ни в первый раз на Аракуле, ни во второй — уже с приятелями из своей университетской компании, когда мы захватили с собой даже несколько пачек фабричных пельменей и долго варили их в котелке, бросив в кипящую воду просто большой кусок теста, нашпигованного кусочками фарша — снова было жарко.

Поэтому для меня до сих пор Аракуль и жара есть знак равенства.

Не повезло мне со щуками и в третий раз, уже на озере Касли, где каждое лето проводила с родителями несколько недель моя тогдашняя подруга, а мой будущий очередной тесть был заядлым рыбаком и каждое утро мы отплывали с ним от берега на двухместной надувной резиновой лодке, которую он уверенно направлял к тем местам, где — по его уверению — всегда была рыба.

Как–то раз мы попали на стаю больших окуней. Я неуклюже перехватил леску рукой и почувствовал небывалую тяжесть на ее конце. Пока я вытаскивал рыбу, леска все глубже и глубже врезалась мне в палец, она чуть не дошла до кости — хлестала кровь, здоровущий окунь бился на дне лодки, но я был счастлив.

А вот когда кровь хлещет из царапин и порезов от когтей демонов, то все не так.